111 лет назад...

Несколько лет назад в Государственном Военно-историческом архиве России в документах Скобелевского комитета А. Н. Позднякову удалось обнаружить запись о рождении «Ленфильма», точнее Военно-кинематографического отдела Скобелевского комитета в протоколе от 5 марта 1914 года. И хотя есть свидетельства, что уже в 1912 году Скобелевский комитет осуществлял киносъемки, юридически первая российская государственная киностудия была создана именно в 1914 году, незадолго до Первой мировой войны. Сейчас А. Н. Поздняков работает над очередной книгой о «Ленфильме», в которой впервые будут опубликованы материалы и документы, рассказывающие о 100-летней истории нашей студии.

Однажды, в середине 1990-х, прочитав в газетах статьи А.Н. Позднякова об «Аквариуме», ему позвонила Тамара Александровна Давыдова (1910-1997), дочь знаменитого тенора Александра Михайловича Давыдова (1872-1944), певшего в Мариинской опере. Поздняков посетил ее в скромной квартирке на Наличной улице, 40 в одном из «кораблей» на Васильевском острове. Артистка, выступавшая на сцене Александринки в «Маскараде» и «Марии Стюарт», рассказывала об отце, выступавшем в «Аквариуме». Александр Поздняков попросил ее написать свои воспоминания — такими яркими и удивительными событиями была наполнена ее жизнь. Свои краткие мемуары она назвала « Петроградская сторона. Пытаюсь вспомнить…».

Сегодня мы публикуем отрывок из воспоминаний Заслуженной артистки РСФСР Тамары Давыдовой из готовящейся к публикации в издательстве «Гангут» книги А.Н. Позднякова «Чёртово колесо», в котором она вспоминает свой кинодебют в короткой ленте Петроградского кинокомитета.

***

Мне было четыре года, когда мы переехали с набережной Екатерининского канала на Петроградскую сторону в «Дом с башнями», построенный архитектором Белогрудом в начале ХХ-го века для банкира Розенштейна, там уже были «удобства» – центральное отопление, газ…

Стены первого этажа «Дома с башнями» были прорезаны громадными окнами — там располагался банк. На четвертом этаже с балконом, выходившим на площадь, находилась наша 7-комнатная квартира с ванной и душем. По ту сторону Каменноостровского, наискосок от нашего дома, был скетинг-ринк, где мы катались на коньках. У сестры, которая была старше меня на три года, были безносые коньки «Нурмис», а у меня – с загнутыми носами, которые назывались «Снегурочка».

Дальше лежала Карповка, на берегу которой в 1930-е годы устроили Дом литераторов. На первом этаже с верандой и палисадником жил известный поэт Юрий Никандрович Верховский (1878-1956). Сын его, Никита Верховский, был женат на моей подруге, Нине Григорьевой. Я там часто бывала на собраниях литераторов, где нередким гостем бывал Алексей Чапыгин, жена которого называла его «Чапочкой».

На Пермской улице (ныне улица Графтио) находилась квартира Шаляпина, большого друга моего отца. Мы дружили с детьми Шаляпиных от второго брака Марфушей и Мариной, а также с падчерицей Стеллой Петцольд и пасынком Эдей. Мы гуляли в саду виллы «Эрнест» и Марфуша приносила раздобытые ею книги с фотографиями скелетов и черепов. Марфуша говорила растянуто-длинной московской речью: «Тамара, давай играть в «скелетов»!

Спустя много лет приехали, уже старые, Марфуша, Марина и Стелла на открытие мемориальной доски Фёдору Ивановичу Шаляпину [1984г. – А.П.]. Около дома соорудили подиум из досок. Запустили по радио на всю улицу голос Шаляпина. Нам поставили у дома красивые мемориальные стулья, а профессор Абрам Гозенпуд должен был сказать слово о Шаляпине. Так тогдашний заведующий отделом культуры Скворцов распорядился: «Нет, нет! Пусть рабочий говорит»! И вот вылез на постамент рабочий, не знающий оперного искусства, да и Шаляпина знающий лишь понаслышке, и что-то произнёс эдакое…

Живя уже в Париже, Шаляпин переписывался с папой, который вернулся в Ленинград спустя 11 лет. Шаляпин писал: «Эх, Саша, как бы я хотел поиграть с тобой в карты, я по одну сторону границы, а ты по другую…».

***

По правую сторону Каменноостровского в первом этаже с верандой, куда вели ступени, жил директор Азовско-Донского банка Борис Абрамович Каменка. Помню только залу, где мы учились бальным танцам, которые по воскресеньям преподавал нам балетмейстер Ивановский. По субботам там же проходили занятия ритмикой. Зала была огромная и пустынная, вдоль стен стояли стулья.

Неподалеку жил знаменитый банкир Дмитрий Рубинштейн (1876-1937), который прославился крылатой фразой о своей жене Стелле: «Моя жена: где брошка – там перёд»!

В доме, недоходя до Лопухинского сада, жил мой соученик Володя Эренберг, снявшийся позднее в роли Горацио у Козинцева в «Гамлете». В советское время Володя жил в огромной коммуналке, в которую была превращена 14-комнатная квартира, принадлежавшая богатой балерине Надежде Бакеркиной. В альбоме литографий бр. Легат «Русский балет в карикатурах» (1902-1905) Бакеркина [Надежда Алексеевна Бакеркина (1869-1941) балерина Мариинского и Большого театров — А.П.] изображена на пуанте, а в ушах сверкают бриллианты… Папа говорил, что у неё бриллиантов — стаканами. Там же, в альбоме, была изображена с козой балерина Кшесинская. Козочка жила у неё во дворце, с нею Матильда Феликсовна выступала в роли Эсмеральды в «Соборе Парижской Богоматери».

Мама рассказывала, что не раз аккомпанировала знаменитым артистам на музыкальных вечерах у Кшесинской. Однажды Кшесинская преподнесла папе на юбилей ящик с бархатными полочками, на которых лежало столовое серебро – вилки, ложки, лопаточки и прочее. Всё это папа проиграл во Владимирском клубе. Артистам вернули серебро – папе, Иоакиму Тартакову, Шаляпину и другим, но папа все шесть пудов проиграл некоему Доганадзе, который увёз все это на телеге, а мы с ужасом хватали серебряные ведёрки для шампанского и прятали.
Папа был заядлый игрок – это как пьянство или наркомания. Когда-то, еще, будучи премьером в Мариинке, он рано оглох, не слышал оркестра и вынужден был уйти из оперы на эстраду. Однажды папа принёс из Владимирского клуба сто тысяч рублей, завернутых в салфетки, но мама была непрактична и назавтра он опять всё проиграл…

Однажды, уже будучи артисткой, я выступала во дворце Кшесинской… на кухне!!! Кухня была огромная, в самый раз для концерта. Там размещалась какая-то комсомольская организация.

***

Когда наступили революционные времена, пропал газ, батареи перестали топить. Однажды в дверь с черного входа позвонили, и мама открыла. Там, на чёрной лестнице, стоял дрожащий от холода белый офицерик и умолял её впустить. Мама уже хотела его впустить, но бонна по имени Кыля, напуганная стрельбой на улицах, захлопнула дверь…

Мы выскакивали на балкон «смотреть на революцию». На пролётке, мимо «Скетинг-ринка» [б. Театр Зона] в сторону далёкой Финляндии, беспрестанно оглядываясь, «улепётывал бывший». Доехал ли?!

Опасаясь пуль, нас уводили с балкона в ванную. С нами был мальчик по имени Лёнька Пресс, сын скрипача, и мы очень веселились, шутя , что сейчас из дырочек душа полезут городовые. Городовых тогда топили в реке недалеко от дворца Кшесинской, когда мы с бонной ходили на прогулку.

Ещё в мирное время, на чётной стороне проспекта, рядом с нынешним «Ленфильмом», находилась кондитерская, ступеньками вниз, где продавался шоколад «Крафта» – на столах в вазах лежали пастилки из шоколада на пробу.

***

Когда мне было восемь лет (1918 год — А.П.), меня с сестрой, и шаляпинских детей, и детей ещё каких-то знатных, пригласили в «Аквариум», как нам сказали, «веселиться на Рождество» – кружиться вокруг ёлки вместе с нашими боннами – англичанками. Помню роскошную огромную ёлку. Я надела моё самое любимое платье с голубым бантом, завитые локоны распустили мне распустили, вокруг свечи. Но, видимо, это подстроил режиссёр Борис Светлов, актёр Александринки, который снимал фильм «Победа мая».

И вот усадили нас, девочек на какую-то жёрдочку и режиссёр стал смотреть на нас. И, видимо, потому, что у шаляпинских девочек были лица живые, весёлые, а у меня капризно-испуганное, выбрали меня. Сняли с меня моё роскошное платье, обрядили в какие-то лохмотья и под мой громкий рёв и крик мамы: «Томочка, я здесь! Не плачь!», и под крик режиссёра: «Не успокаивайте её! Нам нужны настоящие слезы!», меня повели в какой-то павильон, изображающий нищую кухню (я помню, почему-то, сковородку с яичницей), и какая-то неистово перемазанная артистка, изображающая мою умирающую мать, притягивала меня в свои объятия, как бы прощаясь со мной, а я отчаянно вырывалась из её объятий…
Потом засняли ёлку, вокруг которой весело кружились мои подруги, а я ревела у окна настоящими слезами, глядя сквозь слёзы на их веселье. Чтобы успокоить меня, мне сказали, что я тоже буду кружиться вокруг ёлки, а уж сняли это или потом кружились без меня – этого я не помню.

Спустя какое-то время мы все отправились смотреть фильм, мне объяснили, что я играла роль в кино. В каком-то эпизоде папа играл буржуя, который объедается деликатесами, и наша бонна сказала: «Александр Михайлович, уходите осторожно и незаметно, а то рабочие вас узнают и разорвут». Показали и меня, плачущую в окошке, и мне это понравилось.

***

Ещё до войны, когда телевизор был редкостью, и стоял лишь в каком-то единственном Доме культуры, я выступала в первой телестудии на Песочной улице (ныне Академика Павлова). Это была комната метров пятнадцати. Мы разыгрывали отрывки из пьес, читали стихи, певцы пели. Обстановка в студии была примитивной, но диктор говорил великолепно, профессионально, ясно.

После войны я часто выступала на телевидении. На маленьком экране КВН-а мы видели, как движутся цифры выигравших лотерейных билетов – я даже закричала, когда увидела, что выиграла 2500 рублей!

А однажды, зная, что меня покажут по телевидению, усадила перед телевизором одну московскую гостью. Пошла запись, и с ужасом я увидела, что вся дёргаюсь, как в мультипликации – уж и не знаю, как это получилось.

Позднее на телевидении я играла итальянскую мать в спектакле «Семеро братьев Черви», а Евгений Лебедев – отца. По сценарию все наши сыновья погибли на войне. Я сообщаю об этом отцу – Лебедеву, а он стал так гримасничать, что я еле сдерживалась от смеха. Помню, что, сколько бы я ни накладывала грима, чтобы «состариться» – ничего не получалось. И эта моя молодость меня тогда очень огорчала.

Потом я много раз выступала в телестудии на улице Чапыгина, хотя и не очень любила это – я всегда боялась что-то забыть. Все передачи шли «живьём», никаких записей. Однажды я позорно забыла начало монолога вестника из «Ипполита» Еврипида. Стою, как статуя – и ни слова. Уж и не помню, чем всё кончилось, то ли вспомнила, то ли всё погасили…

***

Если сегодня посмотреть на колоннаду «Ленфильма», слева на стене, на уровне второго этажа, можно увидеть крюк, прибитый к стене. К нему привязывали гамак, в котором репетировала семья акробатов – отец-блондин и его маленький сын. Этот крюк сохранился – и революцию пережил, и войну, и блокаду. Взгляните на него, слева, при входе на «Ленфильм», на стене, повыше деревьев…